>
Иван Кузьмич Яблоев, бывший майор, а теперь – военный пенсионер с приличным стажем, поздним декабрьским вечером совершал обычный ежедневный ритуал: на даче, расположенной в полукилометре от военного городка, где он проживал, ждали его три охотничьих собаки, которые кормились им один раз в сутки. Лайки держались для сына, заядлого охотника, работавшего в Москве и наезжавшего каждые выходные в отчий дом. Иван Кузьмич десять лет как овдовел, но второй попытки жениться не предпринимал, и от того шага его удерживали весьма веские причины, как он сам считал…
Ходу до дачи, неспешным шагом, было каких-то двадцать минут, но и за это время он успел столько вспомнить из своей допенсионной жизни, что этого бы хватило на хорошую повесть. Сослуживцам фамилия его давала немало поводов для подначек и шуток, хотя, в то время – старший лейтенант, являл собой прямую противоположность качеству, заложенному в наследуемом родовом наименовании, то есть был по характеру однолюбом и налево его никогда не тянуло. Красивая жена да двое детей были для него той основной жизненной осью, вокруг которой вращался весь остальной мир, включая и его самого…
Кузьмич, как его величали офицеры части к моменту присвоения очередного звания капитана, сподобился отбыть как-то летом на месяц в служебную командировку в Вильнюс. Разместили его в офицерской гостинице, в номере на два человека, но до конца пребывания там к нему так никого и не подселили. Человек общительный по натуре, он в свободное от работы время посещал шахматный клуб, поскольку древняя игра давно его полонила, ещё – со школьных лет. Столица Литвы изобиловала мостовыми, выложенными гранитной брусчаткой, но не это поразило нашего героя, а уважительное отношение водителей к пешеходам: стоило хотя бы одному человеку ступить на проезжую часть для перехода на противоположную сторону улицы, причём, – в любом её месте, как всякое транспортное средство останавливалось, уступая дорогу …
Частенько на этих, не обозначенных никакими знаками переходах, ему попадались местные девушки и молодые дамы, одетые по последней моде: в меру откровенные наряды включали в себя элемент, доселе воякой не встречаемый, – явно отсутствовало то, что мешает всегда мужчинам при их близком знакомстве с противоположным полом, а именно – бюстгальтер. Его неналичие легко угадывалось по мерно колышущимся, как любили выражаться наши предки, персям, что даже не очень любвеобильного Ивана Кузьмича приводило во внутренний трепет и восхищение…
Одна из таких «литовок-чертовок», как сразу же окрестил их капитан, молоденькая и миловидная кастелянша, совмещающая и обязанности горничной, поздними вечерами заходила к нему в номер прибраться и осведомиться о том, не нужно ли гостю чего-нибудь «эдакого», что, может быть, не предусмотрено официальными правилами гостиницы. Под «эдакое» она подвела логическую базу вскоре после знакомства с новым постояльцем, военным в расцвете сил и недурной наружности, да ещё умеющим прекрасно поддерживать разговор на любые темы, включая и пикантные…
Ядвига, отец которой был поляком, а мать – литовкой, сразу же выложила подробно свои анкетные данные капитану: ей – всего лишь 20 лет, замужем, но муж, судовой механик, месяцами не бывает дома, а сейчас он – на Кубе, откуда она недавно получила весточку. Моряк пишет, что его коллеги-кубинцы в долгих плаваниях не постятся ни духовно, ни телесно, разрешая и своим жёнам не придерживаться тех же табу, коли основной искус подвернётся. Но по возвращении домой даже намёка, с обеих сторон, на адюльтер не допускалось, – таковы-де взаимоотношения полов на острове Свободы…
Иван Кузьмич смеялся вместе с рассказчицей, но делал вид, что намёка не понимает. Но за день до отъезда домой произошло то, чего добропорядочный семьянин никак не ожидал: Ядвига вошла после стука в его номер, в своём обычном белом халатике, как-то решительно, не так – как всегда, заперла дверь изнутри на ключ, объяснив, что распахнутые форточки могут способствовать сквозняку через легко открываемую дверь, а она-де боится простуды; дверь и в самом деле свободно могла открыться потоком воздуха от форток, почему капитан её и сам иногда закрывал на ключ, пребывая в номере…
Дальнейшие события разворачивались в темпе блиц, выражаясь терминологией любимых мужиком шахмат, да вдобавок – в жутком цейтноте, не оставляя времени на изумление: «литовка-чертовка» так быстро сделала «первый ход», что Иван Кузьмич, лежавший в то время одетым на кровати, не успел и рта раскрыть, – халатик, накинутый, как оказалось, на голое тело, лежал уже на полу, а «королева» готовилась дать ему «мат», взяв полностью инициативу по доведению «короля» противной стороны до голого вида в свои дамские рученьки…
Иван Кузьмич, ошарашенный, не сопротивлялся такому напору, но когда дело, казалось бы, должно было подойти к очевидному финалу, произошло то, что «герой-любовник» вспоминал всю оставшуюся жизнь со смешанным чувством позора и смеха, – его «мужская гордость» осталась индифферентной к происходящему. Раздосадованная неудачей партнёра, Ядвига, набросив на свои разгорячённые прелести халатик, бросила от двери, уходя, с интонацией Нонны Мордюковой: «Хороший ты мужик, Иван Кузьмич, но не Еблоев…», умышленно исказив его фамилию… *
Иван Кузьмич ещё только подходил к даче, когда за высоким сплошным забором из модного гофрированного железного листа послышался лай собак, учуявших привычные шаги по скрипящему от лёгкого морозца снегу. Спустившись через семь ступенек сделанного им же минувшим летом спуска перед мостком к калитке, он просунул руку в оговоренное с сыном место для хранения ключа от замка, но там его не обнаружил. Неинтеллигентно выругавшись вслух по поводу забывчивости своего великовозрастного чада, Кузьмич принял единственное решение, которое само напрашивалось: преодолеть собственный забор высотой в два с половиной метра не представлялось никакой возможности, и оставался только один путь для проникновения на территорию свой дачи – перелезть через панцирную сетку соседа, высотой всего в полтора метра, точно такой же маневр проделать ещё раз уже через сопредельную такую же ограду сбоку участка…
Задача вначале представлялась ему нелёгкой: 72 года – это ни кот начхал, но, к своему удивлению, пенсионер чуть ли не с юношеским задором успешно две преграды преодолел, покормил собак в вольерах, и чтобы дважды не штурмовать те же сетки, решил ограничиться тыловой, выходящей на соседнюю улицу садоводческого товарищества, чтобы уж по ней вернуться домой. Третье препятствие, хотя и было той же высоты, что и два предыдущих, оказалось сложней для преодоления из-за отсутствия хоть каких-то намёков на опоры, но Кузьмич, вспомнив годы военной молодости, приставил наклонно доску, извлечённую из-под терраски им построенного дачного домика (там у него хранился оставшийся материал), и в лучших традициях марш-бросков с препятствиями, балансируя руками, добрался до верха забора, спрыгнул на внешнюю сторону, откинув доску обратно…
Все три манипуляции с преодолением заборов настроили ветерана на оптимистический лад, и мысль снова вернулась в старое русло воспоминаний, пока он размеренно повторял обратный путь до городка. Вспоминались, как в калейдоскопе, все последние десять лет, что он вдовствовал, и, конечно, – соседка по лестничной площадке, молодая вдова погибшего несколько лет тому назад в Чечне капитана милиции. Еще при жизни супруги Кузьмича, несмотря на большую разницу в возрасте, Нэля Васильевна (так звали милиционершу) была частой гостьей в их квартире, забегая то проконсультироваться по вопросам кройки и шитья к жене (та была большой мастерицей по этой части), то по-соседски одолжить какую-нибудь мелочь для приготовления обеда…
После гибели мужа у ней осталось двое сыновей от него, но те, став взрослыми, устроились на работу в столице, изредка наезжая к матери. Иван Куьмич давно положил на приятную соседку глаз, но большая разница в возрасте – более двадцати лет – казалась ему не то чтобы непреодолимой, но тот случай в вильнюсской гостинице с «литовкой-чертовкой» все эти годы висел над ним дамокловым мечом, напоминая о возможности повторения фиаско, чего майор-отставник боялся пуще всего на свете. И хотя он догадывался, что и соседку гнетёт чувство одиночества, и видел, что та была бы и непрочь завязать отношения, выходящие за рамки добрососедских, но бывшему военному не хватало мужества для последнего, решительного, шага…
Иван Кузьмич, приняв дома ванну, растирал с удовольствием махровым полотенцем распаренное порозовевшее тело, когда в прихожке затрезвонил звонок; накинув наскоро на голое тело халат, завязав кушак и сунув ноги в шлёпанцы, пошёл открывать входную дверь, недоумевая, кто бы это мог к нему пожаловать в двенадцатом часу ночи. Перед дверью стояла соседка: «Ты уж, Кузьмич, извини за позднее время, но захотелось перед сном попить чайку с травками, а спички для розжига плиты, как назло, кончились…». У Ивана Кузьмича что-то ёкнуло, и – не только под сердцем: соседка прекрасно знала, что он, во-первых, не курит, а во-вторых, его газовая плита снабжена электроподжигом…
«Чтобы исполнить твоё желание, – осмелел Иван Кузьмич, подстёгнутый своим молодецким подвигом на даче, – я должен буду сделать тебе, Нэля, предложение руки сердца, и тогда моя плита, не только на сегодня, будет в полном твоём распоряжении…». Произнесено всё это было в шутливом тоне, но соседка неожиданно сказала просто и весело: «А я согласна на такой вариант…»…
Опасения майора относительно возможной его несостоятельности, как супруга, в ту же ночь были окончательно развеяны в пух и прах, и, засыпая уже под утро рядом со свалишимся на него так нежданно счастьем, отставник успел подумать: «А всё-таки хорошо, что сын забыл оставить ключ от дачного замка…»
17 декабря 2010 года
© Copyright: Анатолий Бешенцев, 2010
☼ Вестник ☼ 